Интервью с основателем и директором лингвистического цнентра "Goodwill Land" Ольгой Соболевой.
Источник: Архив передачи "Они сделали это" на FinamFm. 2012 год.
ЛИХАЧЕВА: Доброе утро, вы слушаете "Финам FM", меня зовут Елена Лихачева, здравствуйте. Проинтервьюировав уже около 400 российских предпринимателей, могу сказать, что, наверное, российский предприниматель – это своего рода диагноз в хорошем смысле этого слова. Правда, некоторым из наших гостей ставят еще дополнительные диагнозы. Вот нашей сегодняшней гостье однажды поставили диагноз следующий, на полном серьезе, диагноз звучит так: "Патологический оптимизм". Здравствуйте, Ольга Львовна.
(Аудиоверсия данного интервью на youtube)
СОБОЛЕВА: Здравствуйте.
ЛИХАЧЕВА: Сначала рубрика "Статус", потом начнем.
Статус: Ольга Соболева , основатель и директор лингвистического центра "GoodwillLand".
Как это делалось: Окончила Московский инженерно-физический институт по специальности инженер-физик, позже дирижерский факультет музыкального училища Ипполитова-Иванова. Работала в ВНИИ АЭС НПО "Энергия". После события в Чернобыле приняла решение поменять сферу деятельности и перешла в экспериментальный лицей преподавателем музыкального театра на английском языке. Преподавала на курсах МИДа, занималась частным преподаванием. С начала 2000-х развивает собственный лингвистический центр "Goodwill Land". Замужем, есть две взрослые дочери. На протяжении 33 лет поет в хоре "Хорал".
ЛИХАЧЕВА: И еще раз доброе утро, еще раз спасибо за то, что вы сегодня с нами. Итак, патологический оптимизм. Где вас так припечатали, Ольга Львовна?
СОБОЛЕВА: В ЦРБ.
ЛИХАЧЕВА: В ЦРБ? То есть история-то грустная на самом деле.
СОБОЛЕВА: Да нет, ничего грустного, подумаешь, лежала в больнице, операция, буквально после реанимации через несколько часов у меня на кровати уже лежала гитара, мы пели всей палатой. Потом выяснилось, что все врачи, хирурги, реаниматоры – это те же самые каэспэшники 60-х. И по ночам в ординаторской пели песни, потом мне мой лечащий врач, он же хирург, написал в карте клинический диагноз: "Патологический оптимизм".
Все это было настолько весело, я эти две недели в больнице вспоминаю как какую-то эйфорию, эйфорию таких вот положительных эмоций, новые люди, новые друзья. Вообще я к жизни, наверное, так отношусь. Поэтому из всего грустного всегда можно сделать веселое.
ЛИХАЧЕВА: Помните, мы с вами до программы говорили, выяснилось, что вы можете давать уроки не только языка, но и уроки выживания. Что это значит – уроки выживания в вашей интерпретации?
СОБОЛЕВА: Уроки выживания? Понимаете, найти выход из любой ситуации. Вообще если на жизнь посмотреть как на игру, на спортивную игру, а для меня она таковой и является.. Смотрите, что такое игра… Вот футболисты носятся за одним мячиком вместо того, чтобы каждому по мячу купить.
ЛИХАЧЕВА: Как старик Хотабыч советовал.
СОБОЛЕВА: Вот-вот. Планку высокую ставят, чтобы потом с шестом перепрыгнуть. Так вот если жизнь создает нам какие-то объективные трудности, это уже ситуация игровая. Преодолевать их – это и есть кайф, это интерес. Поэтому все то, что мы пережили в перестройку, когда ситуации были действительно страшные.. Я помню, в один день моя партнер позвонила, сказала, что у нее рухнули все деньги, которые я, в частности, вложила.
ЛИХАЧЕВА: В 1998?
СОБОЛЕВА: Да, и в тот же вечер прямо до кучи, приходит муж с работы, говорит: "Знаешь, нашу фирму сократили, просто она перестала существовать". И двое детей, которым есть нечего. И в отличие от умных тетушек, мы даже крупы не закупали. Вот это просто одна из ситуаций, я даже не помню, что делала на следующий день, побежала куда-то, звонила, все завертелось. Сейчас я другой хочу примерчик привести выживания, просто один веселый эпизод. Моим дочкам врач настоятельно рекомендовала ехать на море не меньше, чем на два месяца. По тем временам это было нереально совершенно, не по деньгам, и вообще-вообще никак. Единственный способ был – это поехать куда-то работать так, чтобы взять с собой детей. Расскажу для молодежи, кто не знает, что такое отсутствие Интернета и телефона, между прочим. Закройте глаза на три секунды.
ЛИХАЧЕВА: Представить это сложно.
СОБОЛЕВА: Страшно вам станет. А для нас это было реально. Рассказываю, как это делалось. Берешь, значит, меняешь в магазине двушек целую горсть, идешь в автомат, и любой вопрос, который к тебе в голову приходит, начинается через 09. "Так, так, так, райздравотдел. Какие есть детские санатории на берегу Крыма?" И вот обзвонив три таких предприятия, у которых был детский санаторий, я прихожу к такому выводу, что если им нужны сотрудники, то не воспитатели, потому что это только с педобразованием, и не обслуга, потому что это только свои с завода, с фабрики. Единственный, кто им нужен – это музработник. Ну, я тоже к музыке имею прямое отношение. Я говорю: "Да". Спрашивают: "Инструмент?» – фортепьяно, гитара, блок-флейта". Все не то. "Аккордеон, баян?" "Нет, к сожалению". Так, когда звоню в четвертый, я уже что-то для себя решила, и на аналогичный вопрос говорю: "Да, играю".
ЛИХАЧЕВА: На аккордеоне, баяне?
СОБОЛЕВА: Да я его в глаза не видела, но я говорю: "Да".
ЛИХАЧЕВА: В смысле, вы на нем ни разу не играли, но говорите: "Да"?
СОБОЛЕВА: Но говорю: "Да". Подумаешь, через два месяца ехать. Дальше было так. Следующая двушка, опять бегу в магазин, меняю. "Алло, 09, магазины музыкальных инструментов, нотный магазин, где находится". Еду туда, покупаю. В общем, на все про все у меня ушло часа три.
И когда муж пришел на обеденный перерыв домой, он застал картину: сидит жена перед зеркалом, ноты перед глазами, ищет на ощупь клавиши аккордеона. Я решила: "Подумаешь, справа – это у меня почти фортепьяно, а слева мы кнопочки как-нибудь освоим".
ЛИХАЧЕВА: Подумаешь, мини-пианино на коленях.
СОБОЛЕВА: Да, точно, только вертикально, и только почему-то я их не вижу. Но главное, надо. У меня была поставлена цель: я должна быть на море два месяца с детьми. Остальное – туши свет, утром разберемся. То есть это не такое уж было выживание, то есть вопрос не жизни и смерти, когда есть нечего, но не менее важное – здоровье детей.
ЛИХАЧЕВА: Вы вокруг себя много таких женщин видели? Вот такие истории повсеместны или вы все-таки чувствуете, что вы сильно отличаетесь от остальных?
СОБОЛЕВА: Да, к сожалению, я чувствую. И вот еще, что меня очень сейчас так удручает. Я родилась в 1957 году, сталинский режим застала косвенно, но больше, чем современная молодежь. Ну, дед репрессированный, как-то меня это коснулось. Я пережила строгий социализм со всеми его "нельзя".
И вот что меня сейчас удивляет: ну, почему во мне совершенно нет ни страхов, ни барьеров, а родители моих учеников, которым по 30 с чем-то, почему-то вот это абы чего не вышло, почему какая-то зашоренность и какой-то страх всего и вся?
Да, я всегда пытаюсь их всех вдохновить.
ЛИХАЧЕВА: А вы как думаете, это откуда? Знаете, меня этот вопрос тоже очень сильно занимает. Я никак не могу на него найти ответ, если он вообще, конечно, существует. Это от папы, от мамы?
СОБОЛЕВА: Наверное, от папы, от мамы.
ЛИХАЧЕВА: Это вот, правда, какая-то генетика или ты рождаешься уже с этой судьбой, с этими страхами, с этими комплексами, ты, может быть, их преодолеешь, но, может быть, и нет? Или это как-то так обстоятельства складываются? Или, знаете, не повезло человеку, не встретил он кого-то, кто подобрал ключ, кто сказал: "Слушай, лети", вот кто не расправил крылышки в нужном возрасте. Почему это происходит?
СОБОЛЕВА: Трудно сказать. Что касается мамы, мама у меня 40 лет преподавала математику в школе, и, по-моему, вся наша семья была придатком к этой школе. Потому что из дома, например, пропадало все, что плохо лежит, это значит – у мамы очередной фестиваль или что-то, какой-то конкурс. И все мы, я помогала ей репетировать, и отец ей помогал какие-то слеты проводить туристические. Отец очень-очень человек был исключительно такой романтик, понимаете, оптимист. Я помню, что мы с семьей ехали по озеру на лодке, попали в какой-то жуткий ливень, у нас промокло все, у нас слиплись макароны, у нас одежды не было ни одной сухой. И тогда отец поставил конкурс, мы нашли слипшиеся карамельки, он сказал: "Они достанутся тому, кто найдет десять преимуществ в нашей сегодняшней ситуации". И мы стали перечислять. Все было так смешно. Наверное, это отсюда, но на самом деле да, конечно, жизнь полна случайностей. Но у кого их нет?
ЛИХАЧЕВА: Просто у всех случайности почему-то разные, понимаете. Набор случайностей у кого-то один, а у кого-то другой.
СОБОЛЕВА: .. просто кто-то ноет в той же ситуации, а кто-то смеется. Та же операция, либо две недели нытья… Тем более, знаете, это была, помню, весна, там еще к тому же не отапливалось, это была ЦРБ районная, а не московская. И там были картинки такие, что можно было вообще…
ЛИХАЧЕВА: Завыть, честно сказать.
СОБОЛЕВА: Не то слово, завыть. Но почему-то все это было безумно смешно. А хохотали мы так в палате, что на меня жаловались, что швы разойдутся от смеха.
ЛИХАЧЕВА: Я вот все-таки прихожу к выводу. Наверное, вот есть какая-то отправная точка, знаете, какая-то картинка, которая всплывает в разные периоды жизни вот такие сложные. Если, например, человек вспоминает после операции, когда папа в мокрой лодке со всем мокрым провиантом и со всеми запасами дает задание – десять преимуществ придумать, и за это дает карамельку, это одно. А если вы вспоминаете какую-то ситуацию прямо противоположную, то тут, конечно, другое.
СОБОЛЕВА: Это называется – самого себя накрутить.
ЛИХАЧЕВА: Да.
СОБОЛЕВА: Можно всегда на негатив накрутить.
ЛИХАЧЕВА: В общем, друзья мои, если у вас есть маленькие дети, пожалуйста, обеспечьте им вот этот багаж правильных картинок вот этих впечатлений, которыми они будут пользоваться потом всю свою жизнь. Вот это главное наследство, видимо, а не то, что мы под этим обычно подразумеваем, включая хорошее образование, хотя про образование мы с вами сегодня будем говорить достаточно подробно. Так, вы же по образованию вообще-то ни разу не преподаватель английского языка или вообще преподаватель.
СОБОЛЕВА: Ни разу. Когда меня спрашивают о филологическом образовании, я всегда говорю: "Бог миловал". Даже так.
ЛИХАЧЕВА: Меня вот не миловал.
СОБОЛЕВА: Нет, получилось, что я наступила… Нет, просто иначе бы я текла, как река в заданном русле, и выйти из нее было бы невозможно.
ЛИХАЧЕВА: Вы хоть какое-то время проработали по специальности? Вы же инженер.
СОБОЛЕВА: Проработала. То есть я ушла из инженеров-физиков не в перестройку, как в основном все, а до того, сразу в момент Чернобыля, так уж получилось.
ЛИХАЧЕВА: Вы имели какое-то отношение к этому?
СОБОЛЕВА: Косвенно имела. Ну, как же, я сидела, описывала акты этих отказов атомной станции. То есть меня это сильно-сильно задело, до такой степени задело, просто перевернуло все во мне. Считала, что вообще лезть в природу, ковырять дальше не надо, надо душой заниматься. И когда я вдруг из НПО "Энергия" перешла в экспериментальный лицей преподавателем музыкального театра на английском языке,.. У меня в трудовой очень забавная запись: Инженер-физик. Переводом…, понимаете, а перевод – обычно это родственная сфера, но
я так растрогала начальника отделения, все это рассказав, а перевод там много каких-то преимуществ давал – в отпуске и так далее. Он мне прямо написал: "Переводом из инженера-физика в преподавателя музыкального театра".
ЛИХАЧЕВА: Хорошо, преподаватель музыкального театра, ладно. Можно себе представить, что вы просто увлекались музыкой, я так понимаю, с детства.
СОБОЛЕВА: Музыка – да, это всегда было во мне.
ЛИХАЧЕВА: На английском языке. Вы знали язык к тому времени?
СОБОЛЕВА: А вы знаете, фактически нет.
ЛИХАЧЕВА: Авантюристка просто чистой воды у нас сегодня в программе.
СОБОЛЕВА: Абсолютно. Это была точно такая же авантюра как с аккордеоном, точно такая же. Я знала, что я хочу. Любовь вообще к языкам у меня, наверное, от социализма, от наших фестивалей народных республик, фестивали какие-то, слеты. Меня восхищало, меня удивляло, меня просто страшно куражил тот факт, что люди в разных республиках по-разному поют, танцуют, одеваются, говорят. И вот эти звуки незнакомой речи, то есть я на всех 15 языках знала, что-то понадергала и старалась… Литовский, латышский, армянский – мне все было интересно. То есть языки мне нравились, в принципе. Единственный язык, который я не то чтобы не любила, я его ненавидела – это был английский.
ЛИХАЧЕВА: Удивительно, почему, красивый достаточно язык.
СОБОЛЕВА: Знаете, какое-то отторжение пролетариата было еще с детского сада.
ЛИХАЧЕВА: А, язык буржуев?
СОБОЛЕВА: Буржуев. Помню, каких-то несколько деточек в детском садике уводили в другую комнату, они выходили оттуда, снобы такие маленькие, говорили: "А ты не знаешь, как будут по-английски котлета? Э катлет". А потом в школе нас разделили на две группы – английский и немецкий. Меня без меня женили, отличников запихнули в английский, троечников в немецкий. Причем по немецкому была прекрасная преподаватель, которая нам очень нравилась, она же классный руководитель. А по английскому опять что-то: "Пф, пф, пф". Невозлюбила я его, страшно невозлюбила. И через полгода перебежала в немецкий, догоняла, на курсы переводчиков пошла среди взрослых. В общем, немецкий – это мой первый язык, я его очень любила. Английский продолжала не любить. В институт пришла – там только английский. И я вот от обиды, за то, что у меня отняли немецкий, я его тоже не любила. И вот любовь в одну секунду проснулась. Когда я дочек повела, пять и шесть лет им было, на курсы английского языка и стояла за дверью с другими мамашами и слушала через дверь, что там происходит. И вот звонкий голос учительницы: "А теперь Вовочка ты читай: "Э К Э Т». Правильно, теперь ты Маша". И вот у меня, знаете, что-то во мне прямо вспыхнуло, в математике это называют метод от противного.
ЛИХАЧЕВА: В театре то же самое, роль на сопротивление такая.
СОБОЛЕВА: Да? Вот, точно. То есть ты попадаешь в какую-то самую крайнюю отрицательную точку, а потом получаешь резкий толчок от того, что тебе это не нравится, пролетаешь прямо через центр по диаметру и попадешь точно туда, куда ты хотел.
И все во мне вспыхнуло, я поняла, что я знаю, как надо преподавать , знаю. Но одна только маленькая неувязочка – языка не знала, но это такая мелочь.
В этот же день я купила какие-то диски, Тамары Игнатовой это диски были, у каких-то спекулянтов перекупила. Тут же стала погружаться, слушать. В общем, язык – это дело уже… Как в анекдоте, "Китайский знаешь? А японский?" "А когда сдавать?" "Через три дня"…
ЛИХАЧЕВА: Давайте сейчас буквально на одну минуточку прервемся, после этого расскажите, что за озарение посетило вас. Если это было в одну секунду, любопытно было бы узнать чуть более подробнее про методику. Если честно, мое мнение о традиционных методах преподавания английского языка в школе не то что не хорошее, оно просто ниже плинтуса, если честно. Я думаю, что любой человек, который учился в нашей российский школе, может сказать, что оставляет желать лучшего, давайте обтекаемую такую более-менее формулировочку оставим. Поэтому всегда любопытно послушать о других методиках. С другой стороны, их сейчас этих методик развелось достаточное количество, достаточное количество людей, которые, декларируя на бумаге одно, не дают даже того, что дают…
СОБОЛЕВА: Даже что давала традиционная методика.
ЛИХАЧЕВА: Традиционная школьная методика.
СОБОЛЕВА: Ну, как всегда, есть потребность – сразу появляются Остапы Бендеры во всех вариантах.
ЛИХАЧЕВА: Да, поэтому хотелось бы послушать чуть более подробнее о том, что придумали вы как физик и математик.
СОБОЛЕВА: И музыкант.
ЛИХАЧЕВА: И музыка. То есть физика, математика и музыка.
СОБОЛЕВА: Абсолютно. Это соединение того и другого дало на стыке…
ЛИХАЧЕВА: Любопытную методику преподавания языка. Вот об этом мы давайте и послушаем буквально через одну минуту. Я еще раз представлю нашу сегодняшнюю гостью. Основатель и директор лингвистического центра под названием "Goodwill Land", Ольга Львовна Соболева у нас сегодня в программе. Через минуточку мы вернемся в студию "Финам FM".
ЛИХАЧЕВА: И еще раз доброе утро. У нас сегодня в гостях Ольга Львовна Соболева, по образованию инженер-физик, любитель математики и музыки. Но сейчас работает директором лингвистического центра под названием "Goodwill Land".
СОБОЛЕВА: И преподавателем.
ЛИХАЧЕВА: И преподавателем. Собственно, она сделала этот центр, она его основатель. Ему сейчас сколько лет уже?
СОБОЛЕВА: Десять, наверное.
ЛИХАЧЕВА: Уже десять лет. Ничего себе. Так, что касается методики преподавания, вы сказали, что она пришла вам в голову как озарение, вы знаете, как преподавать. Я думаю, что сейчас преподаватели так как-то скривятся: "Ну, да, ага, знает она, как преподавать, знаем мы таких". Давайте чуть подробнее.
СОБОЛЕВА: Чуть подробнее? Дело в том, что я как математик не хочу сейчас грузить слушателя, что такое взаимное однозначное соответствие функции. То есть не каждому иксу игрек, при том только один. Не может быть для каждого стола свой table и наоборот. То есть методика, прежде всего, должна быть беспереводной, однозначно. И ты себя абсолютно комфортно чувствуешь внутри языка, связь должна быть между словами внутри языка. Когда мы начинаем выдергивать из одного языка и искать вот этот липовый аналог, я называю их связи порочные и непрочные, то есть когда я прикрепляю к столу table, это и порочно – неправильно, и непрочно, потому что это на одну секунду, дальше time table – это уже не стол, а расписание, а стол письменный – это уже не table, а desk, все разъезжается, все распадается. Это, во-первых.,это касается четко лексики.
Во вторых - Грамматика – это вообще даже страшно. Если я говорю о грамматике на русском языке, для меня это то же самое, что лезть рукой под чужое одеяло и чужую интимную жизнь комментировать, это ужасно. Потому что грамматика – это совокупность законов, по которым строятся слова в предложении. Кому они принадлежат? Англичанам. Так они их и описывают. Куда мы-то лезем? Понимаете, я очень люблю стихи о том, что "умом Россию не понять, аршином общим не измерить", я не иронизирую, я их действительно люблю. Ну, хорошо, это мы такие русские, понимаете, а они всякие англичане, французики, вот их можно мерить нашим аршином. Почему мы с таким неуважением к другим относимся языкам? У них тоже есть свои понятия.
ЛИХАЧЕВА: Я думаю, здесь речь не об уважении, а просто…
СОБОЛЕВА: Непонимание, совершенное непонимание.
ЛИХАЧЕВА: Непонимание и невозможность, и непредставление того, как это можно подать по-другому.
СОБОЛЕВА: А по мне, так, наоборот, для меня вот это – другое, – я не понимаю, как можно по-другому, с моей точки зрения.
ЛИХАЧЕВА: Вы не учились в педагогическом университете.
СОБОЛЕВА: Да.
ЛИХАЧЕВА: Там вам бы быстренько объяснили.
СОБОЛЕВА: А мне повезло, потому что, знаете, если я воду сейчас пролью на неровную поверхность, она сама будет искать, куда течь, просто по законам тяготения. А река течет уже в заданном русле, и выплеснуться очень трудно. Те, кто приезжает на мой семинар, преподаватели вузов и государственных, и негосударственных учреждений, они так и говорят, что вот начинается процесс какого-то копания в мозгу, и хочется просто, как блок вытащить старый, вставить новый. Это легче. Безумно сложно что-то в себе переделать. Это, значит, касается лексики, грамматики.
И еще фонетика. Самое страшное – это искажать интонацию на самом раннем этапе. Я приводила много примеров во всех своих статьях, книгах, что, если бы какой-то доброжелатель в вашу семью прокрался, и на этапе становления речи… Когда у нас речь ребенка формируется? Скажем так, от двух до трех лет. До того он впитывает, извините, иначе это был бы тот самый Маугли, который никогда бы не заговорил, если бы первые два года не слышал речь. И вот этот доброжелатель вместо "Спи, мой маленький" говорил: "С, С, П, П, И, И", а вместо "Возьми ложечку" – "Э Т О Л О Ж -К А". Ни один психиатр вам бы уже не помог, понимаете? А при этом мы бы еще убрали от него реальную речь. Причем речь, совершенно неважно, какая. Мама с папой, может, могут обсуждать проблемы какого-нибудь ипотечного кредитования, неважно.
ЛИХАЧЕВА: Главное, чтобы это происходило в присутствии ребенка. Что может, он берет на разных этапах.
СОБОЛЕВА: Он ритм речи, интонацию впитывает и впитывает. И потом сначала он слышит только мамину интонацию и темп: "Спи, мой маленький". Он что, различает гласные и согласные? Он знает, что такое "маленький"? Нет. Потом он различает уже какие-то отдельные слова, и потом только говорит. У нас все наоборот. Ребенок в английском языке не слышал еще речь, даже не говорит, но уже знает, где открытый, закрытый слог. Кстати, англичане всегда пожимают плечами, говорят: "А кто его открывал и закрывал вообще?" То есть они не понимают….
ЛИХАЧЕВА: Тут я бы поспорила. Все-таки англичане, которые преподают язык, они иногда все-таки обращают внимание на то, что это закрытый или открытый слог, но по сравнению с нами они, конечно, так эту тему не педалируют.
СОБОЛЕВА: Нет, дело в том, что если я скажу, что буква "i" в алфавите читается как "ай" в открытом и как «и» в закрытом слоге… Хорошо, слово "light", оно сильно-сильно закрытый слог, прямо изо всех сил закрытый, там же три согласных. Но почему-то "ай". А в слове, "live, to live" не сильно редкое слово, это "жить" вроде как – там он очень даже открытый, но почему-то "и". То есть мы только построили правило, тут же исключили.
ЛИХАЧЕВА: Но понимаете, как говорят преподаватели, правила чтения в английском языке, конечно, существуют. Но дело в том, что просто исключений гораздо больше из этого правила, чем слов, которые соответствуют этому правило. Но правило все равно есть.
СОБОЛЕВА: Зачем тогда?
ЛИХАЧЕВА: А как по-другому? Потому что должна же быть схема, должно же быть правило. Звучит сначала правило, а потом 38 исключений из этого правила, 38 тысяч исключений.
СОБОЛЕВА:
Знаете, что такое правило? Ребенок на любом этапе, даже в самом маленьком возрасте, должен сам сформулировать его в голове, он должен к нему придти. И это описано в методике "Колорифмика", "Большая энциклопедия дошкольника", издательства "Росса", я описала эту методику. Колорифмика – рифма в цветах. То есть вместо того, чтобы учить…
ЛИХАЧЕВА: Это вот вы придумали сами?
СОБОЛЕВА: Да. Это запатентованная методика. Вот опять же про "i". Как вы объясните прочтение слова "light"? "ight" читается как "айт". Ну, а если я вам спою песенку: "Star light, star bright, the first star I see tonight". И все время желтеньким "ight", "ight", "ight". Это, знаете, как капельки в воздухе соединяются, одна-две-три, потом достигают критической массы и падают на землю. Так же и здесь. Ты один раз увидел, второй раз. А я вот этим окрашиванием помогаю только обратить внимание, только обращаю внимание. Тем более, в стихотворной форме, в песенной они всегда, вот эти слоги на одном и том же месте по ритму, по рифме, и они соединяются, соединяются, и падают на землю, достигнув критической массы. И на третий раз уже, на пятый и зайчик на барабане застучит. То есть я всю фонетику даю через колорифмику. И все правила, дифтонги, и открытые, закрытые слоги, они все входят через рифму в цветах.
ЛИХАЧЕВА: Значит, что я вот на данный момент поняла? Метод беспереводной, то есть вы не общаетесь на уроке на русском языке вообще.
СОБОЛЕВА: Никогда. Кто-то даже не знает, что я умею это делать.
ЛИХАЧЕВА: Я так понимаю, это методика для детей или для вообще?
СОБОЛЕВА: Под "вообще" мы взрослых подразумеваем…?
ЛИХАЧЕВА: Да, это, явно, для детей выросших.
СОБОЛЕВА: Мне очень нравится эта тема, я всегда говорю, что "the difference between men and boys is only kind of their toys". Перефразированная поговорка, там "price of their toys",
ЛИХАЧЕВА: Давайте я все-таки переведу. "У детей маленькие игрушки, у взрослых игрушки просто побольше".
СОБОЛЕВА: Да, разница только…
ЛИХАЧЕВА: В цене игрушек.
СОБОЛЕВА: Даже не в цене, нет, а просто в качестве игрушки. А пример такой, маленький Джоник, я говорю ему: "Johnny, have you drawn your picture?" Мистер Джонс 40 лет: "Have you prepared your article?" Вот, я с тем и другим поиграла сейчас в Present perfect. У одного спросила: "Ты уже нарисовал рисуночек?" У другого: " Вы статью подготовили?" Но я не грузила ни того, и ни другого информацией о том, что Present perfect – это вспомогательный глагол to have + 3-я форма основного глагола. Я с ними поиграла, только в разные игры. То есть со взрослыми надо так же играть, как с ребенком. Единственное, что, разумеется, взрослый – очень тяжелый материал для меня, очень. Он зашоренный, он испорченный. Это как перешивать из старого, наверное, это не так интересно, как шить из нового.
ЛИХАЧЕВА: То есть Вы все-таки предпочитаете больше с детьми такого, наверное, дошкольного возраста?
СОБОЛЕВА: Конечно.
ЛИХАЧЕВА: Там, конечно, все на чистый лист ложится.
СОБОЛЕВА: Более того, мне нужны девственники языковые. Мы с коллегой иногда смеялись, что их надо уже в роддоме искать, потому что в три года им уже в ухо надули: "ван ту фри", а то, что "apple" – это яблоко. А "apple" – это ни разу не яблоко.
ЛИХАЧЕВА: А что это?
СОБОЛЕВА: Apple? Спросите у англичан, они целыми поколениями рождались, умирали, так и не узнав, что "apple" было яблоком. Но они их ели!!! Table – это не стол, это "piece of furniture to have a meal on.., to…". Понимаете? Ну, оттуда мы идем.
ЛИХАЧЕВА: А как бы вы в одно предложение охарактеризовали ваш метод? Кроме того, что это беспереводной метод. Это метод…
СОБОЛЕВА: Естественного погружения.
ЛИХАЧЕВА: Естественного погружения?
СОБОЛЕВА: Да.
ЛИХАЧЕВА: Тогда у меня несколько вопросов, которые я задам вам после кратких новостей. Вопрос первый прозвучит так: "А где вы возьмете столько преподавателей для того, чтобы…"
СОБОЛЕВА: Ой, самый больной вопрос.
ЛИХАЧЕВА: Кто бы сомневался, кадры, естественно. Ольга Львовна Соболева у нас сегодня в программе, основатель и директор лингвистического центра "GoodwillLand". Через три минуты мы вернемся в студию "Финам FM".
ЛИХАЧЕВА: И еще раз доброе утро. Ольга Львовна Соболева у нас сегодня в программе, основатель и директор лингвистического центра "GoodwillLand". Она не получала педагогического образования, она инженер…
СОБОЛЕВА: Физик.
ЛИХАЧЕВА: Инженер-физик по образованию. Вы окончили МИФИ, всю жизнь увлекались и увлекаетесь музыкой. Физика, математика и музыка, на выходе получается преподаватель английского языка и основатель лингвистического центра. Любопытная история. Мы сейчас говорим о вашей методике. Это метод беспереводной, это метод естественного погружения. Я бы, кстати, сказала, что это не Ваше ноу-хау, потому что метод естественного погружения…
СОБОЛЕВА: Абсолютно, оно старо, как мир.
ЛИХАЧЕВА: Да, оно старо, как мир, об этом очень много говорили и говорят, продолжают сейчас. Тем не менее, есть некоторые особенности вашей методики. Мы о них сегодня поговорим чуть более подробно во второй части программы. Сейчас бы мне хотелось узнать, а где вы берете в Москве при кажущемся отсутствии, дефиците преподавателей английского языка, где вы берете в Москве такое достаточное количество преподавателей, которые могли бы подхватить и внедрить ваш метод? Где они? Носители?
СОБОЛЕВА: Либо носители, либо билингвы. Я одно могу сказать, что недавно когда я вакансию выставляла, я провела 23 собеседования, боже мой, с дипломами пединяза…
ЛИХАЧЕВА: Люди не говорят.
СОБОЛЕВА: Они просто не говорят, элементарно не говорят.
ЛИХАЧЕВА: Я помню, у меня учительница первая в начальной школе по английскому языку, она говорить не могла.
СОБОЛЕВА: Я, знаете, потом стала свое время экономить, стала по телефону эти тесты проводить. Просто переходила на язык, подводила его к определенной ситуации, в которой условное предложение третьего рода должно с уст слететь, это как бы одна из таких сложных заковырочек. Вы знаете, никто его сходу не сказал. В лучшем случае, они гармонию алгеброй исчисляли, "If.. I ..have.. had", "I… would" – вот это в лучшем случае. А в худшем случае они ошибались. Поэтому, например, мои коллеги, мои последователи, скажем, - последователи у меня в разных городах уже есть, которые по моей методике идут.- Вот там директор центра вообще в вакансии написала "только не педагогическое лингвистическое образование". То есть даже не рассматривают. Я так жестко не пишу, я подразумеваю.
ЛИХАЧЕВА: Кошмар, как скомпрометированы, действительно, наши инязы. Они это в ряде случаев заслужили. Не все, конечно, есть очень хорошие кафедры, но в ряде случаев они этого заслуживают.
СОБОЛЕВА: Вот была, например, одна девочка, которая эмоционально мне подходила очень, - это горящие глаза, это открытость – это все в ней было. И потом я ей уже писала, я просто подробно написала, что "мне ужасно жаль, но вы пять лет своей жизни посвятили непонятно чему, вы не виновник, вы жертва, но вот так и так, нужно как минимум несколько лет, чтобы восстановить язык". И потом, разумеется, их так долго учили, как языком небо лизать, и как объяснять открытый слог. Знаете, человеку жалко отказываться от того, во что он вложил свою силу.
ЛИХАЧЕВА: Ну, да, это же расписаться действительно в потерянном времени, и в том, что ты вовремя не понял, что здесь делать нечего.
СОБОЛЕВА: А вообще я очень мягко, очень деликатно к этому вопросу отношусь. Я в своей книге "Приемы и хитрости" вообще написала в вступление, что, "как сказал Чайковский о Вагнере: "Это гений, который шел ошибочным путем". Потому что много из них, действительно гениальных людей, творческих, интересных, они об этом закрытом слоге будут говорить как о домике кирпичном: "Тук-тук», английская змея ползет, Th а русская навстречу - Зззз. То есть это я видела даже в работах кандидатских. Для меня это ужас, но для них же это творчество, они вложились, понимаете, в это своей душой. Просто их как бы направили изначально в неправильную сторону. Ну, я вот так деликатно об этом говорю, я не считаю их виновниками.
ЛИХАЧЕВА: Хорошо. У меня, значит, следующее возражение. Я действительно видела большое количество, например, когда еще в институте попала в Штаты в первый раз, я видела большое количество людей, которые, попадая в языкову́ю среду… Правильно говорить в языко́вую среду.
СОБОЛЕВА: В языко́вую среду.
ЛИХАЧЕВА: Да, но как-то, честно говоря, язык не ложится.
СОБОЛЕВА: На слуху больше…
ЛИХАЧЕВА: Поэтому, как получится, будем говорить, и так, и так. Значит, они действительно испытывали некий такой языковый шок. Они не то, чтобы замолкали, прямо затыкались, произнести ничего не могли. Но это длилось какое-то количество времени, потом, когда они немножечко расслаблялись, все-таки привыкали к тому, что вокруг них говорят, начинали расчленять сначала на предложения, потом на слова, потом где-то даже на звуки. И в какой-то момент вот то, чему их учили, может быть, таким, знаете, советским совковым способом, все-таки всплывало. И все-таки они потом делали некие такие прорывы, начинали говорить правильно. При этом наши выпускники, в отличие, например, от выпускников европейских школ, которые хорошо бегло говорят, но только на разговорной речи, при этом не пишут, а если пишут, то пишут не грамотно и плохо читают, уж тем более – неадаптированную литературу. Вот это все-таки наше преимущество. На это вот что скажете?
СОБОЛЕВА: На это я скажу то, что, во-первых, доехать из Москвы в Питер через Хабаровск тоже можно. И кто сказал, что это не так, пусть бросит в меня камень. Немножко дольше, а так ничего. Поэтому заговорить на языке можно единственным способом, это я вам как математик абсолютно точно говорю, – надо стереть связи тщательно ластиком между table и столами, apple и яблоками, и построить новые.
ЛИХАЧЕВА: То есть нужно вложить себе новую систему, а на нее потом нанизывать, правильно я понимаю?
СОБОЛЕВА: Да. То есть грамматика – это вообще для меня совокупность интонационных линий, на которых потом нанизываются бусинки слов. А что касается "пишут неправильно", позвольте мне тут как раз не поверить. Понимаете, если я говорю о том, что у меня книга лежит на столе, мячик под столом, потом беру ручку и пишу "книга на столу", "мячик под столе", как это? Или вчера я куда-то ходила, завтра поеду, беру ручку и пишу: "Вчера я ходить, завтра поехала". Так? Нет. Или spelling вы имеете в виду?
ЛИХАЧЕВА: Spelling, конечно, да, в английском языке очень сложная проблема.
СОБОЛЕВА: За spelling отвечает у меня как раз та самая колорифмика, о которой мы уже говорили. Вот это spelling. Ну, для примера могу сказать, что девочка в четвертом классе, когда сдавала притест по PET, PET, кто знает – это девятый класс.(он же – ГИА) Она написала как раз writing на 100%, это было, наверное, первый раз за 40 лет, как нам сказали, даже если ей бы не было столько лет. Как раз spelling идеальный. То есть я не вижу никаких…
ЛИХАЧЕВА: То есть колорифмика работает?
СОБОЛЕВА: Еще бы.
И чтение. У нас по-русски пишет правильно тот, кто много читает. А уж читают мои дети, это самый главный у нас конек! Если четыре года, пять лет назад, когда я говорила, что дети третьего-четвертого класса читают литературу upintermediate, это казалось почти нереальным, то есть меня обвиняли вообще во вранье даже. То прошло пять лет, и теперь я могу вот в эфир сказать, что ребенок первого класса читает неадаптированную литературу и читает не потому, что так мама сказала… То есть для меня любить читать… Что такое вообще любовь к чему-то? Это перевод этого чего-то в разряд запретного плода, понимаете, когда хочется украсть как конфету. Вот она именно так читает – запойно и страстно. Не она, а они, одна из них в частности. Поэтому если они много читают, о чем тогда можно говорить? Конечно, правильное письмо.
ЛИХАЧЕВА: Все ли читают в группе? Или какой-то определенный процент?
СОБОЛЕВА:
Понимаете, это моя задача, моя задача – их подсадить на эту иглу, а их задача… не задача, они уже на ней будут сидеть. Но я их втягиваю, я их заманиваю.
А насчет "все – не все", так как я пошла на компромисс, чисто так для выживания клуба беру испорченных пятиклассников, сейчас пытаюсь их переплавить в свою веру, что называется. Ну, а те малявки, конечно, все. Ну, мы затягиваем, понимаете. Как я говорю, значит, смотрите, что такое научить любить читать? Мама должна открыть перед ребенком книгу, как коробочку с "Raffaello", чтобы получить райское удовольствие: "Once upon a time". Вкусно, мне вкусно и тебе будет вкусно. А потом я , как провокатор, книжечку закрыла, оставила, понимаете, как ту самую коробку. И ребенок хочет стянуть, стащить, чтобы ему так же было вкусно.
ЛИХАЧЕВА: Ольга Львовна, про преподавателей вы все-таки не ответили. Следующий мой вопрос: "Где вы берете достаточное количество родителей, которые готовы перед ребенком вот так "once upon a time"?
СОБОЛЕВА: А они не должны этого делать.
ЛИХАЧЕВА: Ну, как? Если дома не продолжается работа, оно работает?
СОБОЛЕВА: С родителями у меня так. Я всегда говорю мамочке: "Если остается время от кастрюль, работы, пойдите на курсы макраме, кройки и шитья, флористики, ради Бога, оставьте ребенка в покое". То есть самые сильные дети, у меня... Вот девочка, мама ее приходит домой буквально ночевать, папа по командировкам, обе бабушки немецкий учили, поняли меня буквально и на мой вопрос, где какая-то книга, бабушка: "А какого она цвета?" Меня это восхитило просто. А девочке было вот шесть-семь лет. В прямом смысле не вмешиваются, не в переносном, а в прямом. Не прикасаться. Разумеется, меня мало два раза в неделю, казалось бы, мало. Но между моими уроками у них есть видео, аудио, этого достаточно.
То есть у меня домашние задания такие вот пассивные, как раз те, куда мама не должна влезать, ни мама, ни папа, ни тетя, которая придет и скажет: "А как будет по-английски "чашка"? А ну-ка скажи, как тебя зовут?" Как мама спрашивает: "Машенька, сколько раз я тебя спрашивала, сколько тебе лет?" Вот позвольте мне не поверить, что мама, рожая в муках, забыла вообще возраст ребенка. То есть ее вопрос изначально уже прозвучал фальшиво. "How old are you?" – спросила мама. Открывать рот можно только тогда, когда ты действительно что-то хочешь узнать... Действительно, общаешься с ребенком.
ЛИХАЧЕВА: Нет, самый прикольный вопрос, это такой: "Английский учишь? Скажи что-нибудь по-английски".
СОБОЛЕВА: Что-нибудь, да.
ЛИХАЧЕВА: "Я сейчас обязательно что-нибудь скажу тебе по-английски". Меня тоже этими вопросами лет с пяти донимали.
СОБОЛЕВА: Или как надо уработаться папе, что забыть, как его дитя зовут: "Ну-ка скажи, «what is your name".
ЛИХАЧЕВА: Да. К преподавателям возвращаемся. Я все никак не могу услышать. У вас сейчас вот сколько преподавателей, кроме вас?
СОБОЛЕВА: Человек пять.
ЛИХАЧЕВА: Из них носители?
СОБОЛЕВА: Ой, вопрос носителей вообще очень интересный. Знаете, что такое носитель, с моей точки зрения? Вот начинают говорить: "Тот, кто родился". Простите, он может родиться, прожить там неделю. Дальше. "Тот, кто жил". А сколько жил? А если лет пять,а-десять здесь.
ЛИХАЧЕВА: Хорошо, я бы так сформулировала. Носитель – это, видимо, тот, кто большую часть времени мыслит на языке.
СОБОЛЕВА: А в мозг не залезешь. Хотите пример интересный приведу? Мы как раз к этой энциклопедии издательства "Росса" снимали фильм, который потом, к сожалению, не вышел с американским актером. Блистательный совершенно, 28 лет, Казимир Лиске. Он не просто носитель, американец, он еще и филфак там закончил у себя, больше уже никуда. А в Москве всего три года, всего три годика! Закончил школу МХАТ и его взяли даже в труппу на Таганке. Пока мы там делали свой make-up и что-то ели, у него постоянно были открыты распечатки Булгакова, Чехова. Так вот он говорил на русском лучше, чем мы с вами. Спрашивается, он от этого перестает быть носителем английского? Нет. Наличие русского языка – это уже какой-то недостаток? Нет. Так вот он в этот момент мыслил на русском. Так вот, я пришла к выводу, я сама много лет мучилась с понятием, что такое носители – я вдруг поняла, что носитель – это тот, кто имеет право достойно носить язык, ну, так же, как фрак там, шляпу, понимаете? Он имеет право его носить – он говорит красиво, без ошибок. Вот это и есть носитель. Он может быть носителем пяти языков одновременно, поэтому, сколько он где жил… Кстати, наш с вами соотечественник, который скажет: "Ну я ваще в натуре такая, клевая, прикольно" – вот я бы имя носителя ему не дала, я бы отобрала у него это звание носителя родного языка – он не является носителем для меня. Поэтому вопрос сложный. Вот таких я и нахожу. Как я их нахожу? Ну, наверное, Бог посылает действительно, когда очень сильно чего-то ждешь, ищешь. Ищу – прямо вот, как…
ЛИХАЧЕВА: На вес золота.
СОБОЛЕВА: Да, вот я хотела только сказать, как золото, с усами.
ЛИХАЧЕВА: С усиками? Вот, вот, с рогатиной.
СОБОЛЕВА: Старатели – ищу, как старатель, нахожу. Ну и, конечно же, выращиваю. Конечно, я их долго-долго обучаю, и сейчас они у меня и работают, и одновременно учатся.
ЛИХАЧЕВА: А сколько групп у Вас сейчас работает?
СОБОЛЕВА: Ой, их трудно сосчитать.
ЛИХАЧЕВА: Ну, вы арендуете помещение?
СОБОЛЕВА: Да. Арендую я недавно – только два года назад.
ЛИХАЧЕВА: А до этого?
СОБОЛЕВА: А субаренда была, где-то бегала. А знаете, как трудно решиться в моем, не совсем юном возрасте? Как-то это легче мальчикам, девочкам. Вот при одной мысли, что над тобой капает аренда, а летом – три месяца вместо отпускных, у тебя минус круглая сумма.
ЛИХАЧЕВА: Минус три месяца, да.
СОБОЛЕВА: То есть ты не работаешь, но за это должна отвалить какие-то деньги. И не дай Бог заболеть! Потом, мне огромный гонорар заплатили за эту энциклопедию, и я все вгрохала вот в это чужое помещение и сделала капитальный ремонт, вот. А, но перед тем, как открыть этот клуб, вот всем сейчас даю как бы совет, что такое выгодный бизнес, невыгодный.
Мне один очень мудрый человек (вообще я впитываю всегда мудрые слова, всегда следую советам умных людей) – он сказал: "Знаешь, что нужно, чтобы открыть, например, курсы языковые? Не деньги, не связи, не помещение – это все ерунда. Нужна изюминка, которая тебя отличает от других, от конкурентов в этой области, а у тебя этого изюма – мешок".
Вот, поэтому говорить, что именно эта сфера выгодна – ерунда, кто-то может открыть и прогореть. И когда я, наконец, открыла уже, я вздохнула и прыгнула вот в эту холодную воду, я взяла это помещение.
ЛИХАЧЕВА: А страшно уже – это все-таки не аккордеон, да?
СОБОЛЕВА: Страшно. Это не аккордеон, потому что аккордеон – да Бог с ним.
ЛИХАЧЕВА: Это уже другое, это уже деньги, ответственность за других.
СОБОЛЕВА: Да, это огромная ответственность и за других, действительно, то есть вот и то, что оно тикает. У меня начального капитала было ноль. То есть обычно как? Ты снимаешь помещение, деньги уже тикают, а учеников еще нет. И работаешь в минус месяц, два, три. Ничего подобного! У меня там были голые стены, но ученики уже были. Те, кто были уже там по домам, по субаренде. То есть нуля не было сразу, сразу я пошла в плюс.
ЛИХАЧЕВА: А сейчас ваша бизнес-модель Вас устраивает, да? То есть Вы как математик наверняка выстроили такую систему, которая начала работать довольно быстро, и сейчас она двигается и работает, как часы, или есть какие-то шероховатости? Я имею в виду вот именно как бизнес-модели.
СОБОЛЕВА: Да нет, вы знаете, шероховатость для меня тогда бы началась, когда я действительно вошла бы в минус. Раз минуса нет, то я совершенно свободна, то есть я не гонюсь за какой-то большой прибылью, мне комфортно, я получаю немереное удовольствие, ну просто немереное от своей работы, и я этим счастлива. Вот, и вообще, понимаете, мой бизнес – он не вширь, а вглубь все-таки. Вот если бы я сеть создала, сеть курсов, ну, как "McDonald’s"…
ЛИХАЧЕВА: А что вам мешает? Франчайзинг может быть.
СОБОЛЕВА: Вот сейчас франчайзинг я разрабатываю как раз вместе с Леной Мечетиной.
ЛИХАЧЕВА: Которая была у нас в программе.
СОБОЛЕВА: Да, да.
ЛИХАЧЕВА: Она родила, кстати? Вот, она была у нас в программе, рассказывала о своем проекте "Дети-академики" и была вот такая, глубоко беременная, такая прекрасная женщина. Третий у нее, по-моему, да?
СОБОЛЕВА: Да, третий, а сейчас она глубоко кормящая.
ЛИХАЧЕВА: Все хорошо, да?
СОБОЛЕВА: Да. И когда мы с ней сидим в кафешке, обсуждаем что-то, она с ноутбуком, между кормлениями это время выбирает… Она умудряется и кормить и быть точно так же…
ЛИХАЧЕВА: Она умница, конечно.
СОБОЛЕВА: Да, тоже снимаю шляпу. Вот, и франчайзинг – ну в чем, в моем случае, как оно может выглядеть? В обучении преподавателей – вот Вы же сами сказали, самая больная мозоль – это преподаватели, поэтому просто так сейчас кинуть а-ля "McDonald’s" – ну, знаете, потом к чему это приведет? "Ой, знаем мы, учились мы по этой Соболевой – и ничего". То есть она настолько исказится, эта методика, дойдя до потребителя, что мне потом самой будет страшно. И поэтому у меня пока единственный центр, но зато в наш центр, который находится на окраине Москвы, ездят и из Балашихи, и из Крылатского, и из Филей, то есть издалека. Это не есть хорошо, детей мучают два часа в дороге, то есть я даже этим как бы не бравирую – мне очень больно, что их так далеко возят. Ну, вот так, охота пуще неволи. Но я веду, говорю, не вширь, а вглубь. То, что я Вам сказала, если пять лет назад в третьем классе литературу Advanced читали, то сейчас уже в первом неадаптированную…
ЛИХАЧЕВА: То есть Вы не собираетесь открывать сеть в таком, прямом смысле слова, Вы кадры подготавливаете для того, чтобы потом запустить франчайзинг?
СОБОЛЕВА: Собираюсь, но как раз после того, как кадры подготовлю... Для этой цели я уже пять лет, шестой год, наверное, провожу семинары два раза в год, семинары для преподавателей – таких, с полным погружением, двухдневных, и вот последние два года ко мне уже из Хабаровска, например, прилетают, то есть им на самолет не жалко, на гостиницу деньги. Причем, интересно, что одинаково совершенно и преподаватели госсистемы, никакой я им не враг, ничего подобного, и частные структуры, и двадцать часов нон-стопом я их погружаю. Вот через такие, наверное, семинары….А сейчас с Еленой как раз говорим, может быть, будут какие-то, как это называется, по "Skype" с отдаленными районами…
Да, наверное, моя задача сейчас – вкладывать в преподавателей, потому что я ну, рано или поздно, наверное, сойду с арены, и будет очень обидно, что я ничего не оставила.
А кстати, есть такой в математике закон геометрической прогрессии. Помните притчу о зернышках на шахматной доске?
ЛИХАЧЕВА: Ну да, кто ж не знает?
СОБОЛЕВА: Вот. И понимаете, как ни смешно это звучит, а на самом деле, если я буду только на своих учеников ориентироваться – ну, вот из моих ста учеников, допустим, двадцать будет хотя бы идти по моим стопам – преподавать. Но после них-то еще двадцать. И, вот понимаете, не так уж много времени пройдет, когда я смогу засеять своими семенами вообще все это поле. И в этой связи у меня одна только просьба вот ко всем коллегам вышестоящим: пожалуйста, не вытаптывайте наши семена!!! То есть я все время пытаюсь доходчиво объяснить, что владение языком – это не панацея, это даже не профессия, это так, легкий аксессуар, ну, это не грех, не преступление, за которое надо преследовать. И вообще, моя вот такая как бы позиция, мое кредо – вместо того, чтобы корчевать яблоню, пилить ее, я не революционер – отойди на пятьдесят шагов, посади другое семечко, потом сравни яблочки, вот и все. То есть дайте время, сами разберемся. И поэтому вот хотя бы тех деток, которых я учу, и не только я , а мои последователи в других городах тоже освобождаются в школе от языка – ну дайте им спокойно вырасти, ну не помешаем мы вам!!! Ничего страшного не произойдет, ну просто будем владеть языком – ну это не смертельно. В разведчики точно не пойдем… Да, может быть, тридцать лет назад меня бы как раз и привлекли за то, что я, "наверное, с ЦРУ сотрудничаю" – сейчас вроде как-то это уже не актуально.
ЛИХАЧЕВА: Ну, подождите еще, еще неизвестно, что дальше в ближайшее время актуально будет, что неактуально.
СОБОЛЕВА: По крайней мере, делают вид, что язык… Ну, не знаю, вот как правители декларирут…
ЛИХАЧЕВА: Я шучу.
СОБОЛЕВА: Надеюсь.
ЛИХАЧЕВА: У нас, к сожалению, времени остается совсем мало, у меня такой, завершающий вопрос. На сайте где-то у вас встретила такую фразу, мол, "выращивать гениев ставить "на поток", да?
СОБОЛЕВА: Да.
ЛИХАЧЕВА: А дайте несколько сайтов родителям, которые ну не то, чтобы там собираются гениев выращивать, но, по крайней мере, собираются не задавить этого гения в ребенке, если он там где-то прячется. Один совет уже прозвучал, в ряде случаев – действительно, оставить в покое ребенка, то есть чем меньше давишь, тем оно как-то лучше. Я помню, одна замечательный психолог, рассказывая о своем детстве, вспомнила свой период, когда вот она начала себя осознавать как вот саму себя. Не то, что там как личность (непонятно, что под этим подразумевается) – как саму себя. Это был как раз тот период, когда взрослые занимались своими делами и на какое-то время оставили ее в покое. И вообще она потом писала о том: "Я, мол, заметила, что люди, нашедшие себя в жизни – это те люди, которые, будучи детьми, были оставлены в покое на какое-то хотя бы время". Поэтому здесь, может быть, тоже какое-то есть рациональное зерно. Какие еще способы Вы бы посоветовали?
СОБОЛЕВА: А я бы развила вашу тему. То есть не делать из детей погоны себе, , не стараться сделать их лучше, чем детей соседа, и действительно идти, ну, как бы смотреть, наблюдать за их желаниями и не хвататься за голову от многочисленных советов кумушек. Вот как сейчас у меня: "Ах, вот вы английским его грузите, а он русский, и что-это – перекос". Ну, все должно быть очень легко, свободно, естественно, и все должно быть в удовольствие, огромное удовольствие. Ну и, наверное, все получится. Не бояться идти навстречу чему-то новому и не насиловать ребенка, ни в коем случае не насиловать.
ЛИХАЧЕВА: Не бояться – раз, в удовольствие – два. Вот еще у меня последний такой, самый последний вопрос остался. Знаете, как в анкетах раньше писали и сейчас еще продолжают иногда писать – ваше хобби? Я так поняла, Ваше главное, ну, хобби, так, условно говоря – это музыка. Музыкой Вы занимаетесь сколько уже лет?
СОБОЛЕВА: Ну, с рождения, наверное.
ЛИХАЧЕВА: С рождения.
СОБОЛЕВА: . А слово "хобби" я, во-первых, не люблю, я считаю, что, ну, может быть, кто-то со мной не согласится, кого-то я этим задену, но хобби – это знаете, как любовница, если что-то в семье не сложилось, ты ищешь отдушину. Для меня это едино, музыка – это страсть моя. Я после МИФИ еще в Ипполитова-Иванова поступила на дирижерско-хоровое, но это уже под влиянием как раз Ирины Китаенко.
ЛИХАЧЕВА: Вы у нее в хоре поете, да?
СОБОЛЕВА: Да, то есть в хоре "Хорал". Как та старуха в "Сказке о рыбаке и рыбке", тридцать лет и три года – ровно тридцать три года я пою у нее в хоре. И я впитываю от нее все, я впитываю от этого гения (она гений, совершенно признанный гений) – я впитываю все, впитываю ее жест и обращаюсь к своим детям, используя те же жесты, те же ее ауфтакты. Речь – это та же музыка, то же самое. И также я сейчас сотрудничаю с музыкантами, с которыми мы проводим концерты. Да, это хобби в том смысле, что я деньги за это не получаю, но это та же профессия, это продолжение, я синтезирую в одном. Еще одно кредо забыла сказать. Если, с моей точки зрения, ты деньги и удовольствие получаешь в разных местах, то на второе не будет времени. То есть деньги и удовольствие надо получать в одном месте – вот это секрет ну, наверное, счастливой жизни.
ЛИХАЧЕВА: Спасибо. Физика, математика и музыка – вот три кита, на которых стоит методика преподавания, как ни парадоксально, английского языка Ольга Львовна Соболева наша сегодняшняя гостья, она основатель и директор лингвистического центра "Goodwill Land". Ольга Львовна, спасибо вам огромное за то, что пришли к нам сегодня. Это была программа "Они сделали это!" С вами была Елена Лихачева. Я с вами прощаюсь до понедельника, счастливо.
